Две жизни художника Ивана Владимирова . Типичный представитель соцреализма и бесстрашный критик большевиков.

.

Несколько лет назад он вдруг стал популярным. И это настоящая слава, народная любовь. Не пара статей искусствоведов, нет, — сотни и сотни публикаций в разнообразных пабликах, триумфальное шествие по социальным сетям. Оно и понятно — картинки, изображающие революцию и гражданскую войну, получались у художника очень доходчивыми. Вот революционные матросы колют штыками портрет царя. Вот волокут на смерть священника… А вот крестьяне тащат из разграбленной барской усадьбы вещи, в крестьянском быту не особенно нужные, — граммофон, какое-то шикарное блюдо, даже рояль… Наверняка вы эти картинки видели.

Акварельные рисунки словно бы дождались своего часа: должен был появиться интернет, чтобы мы могли, увеличивая их, погружаться в детали. Тут ведь нет ничего случайного, тут все важно — жесты, лица, одежда.

Их репостят, не указывая имени автора или сообщая о нем какие-то безумные подробности: «Художник Иван Владимиров, казнен большевиками».

Нет, не казнен. Все интереснее. Часто так бывает, что один человек проживает сразу две жизни — одну для посторонних, другую для себя. Но вот чтобы у одного художника было две (или три, это как считать) творческие биографии, — это все-таки редкость.

Художник на войне

Иван Алексеевич Владимиров родился в Вильно в 1870 году. Отец — православный священник Алексей Владимиров, мать — англичанка Екатерина Вагхорн. Несколько неожиданное сочетание, правда? Но бывало и так.

Отец был знатоком языков, создал в Вильно библиотеку и музей. В доме много говорили по-английски, и для мальчика стали родными сразу два языка. К тому же, уже в 12 лет он объехал в качестве юнги полмира на корабле, которым командовал брат его матери, английский капитан. Добрался до Нью-Йорка, в котором тогда еще не было небоскребов.

Мечтал стать художником, путешественником и военным. Учился в Виленской рисовальной школе, затем в Юнкерском училище в Петербурге. Строить военную карьеру помешало слабое здоровье. Поступил в Академию художеств. В классе батальной живописи его учителями были профессор Виллевальде и знаменитый Рубо — тот самый, который создал панорамные полотна «Оборона Севастополя» и «Бородинская битва». Еще учился во Франции — у баталиста Детайя.

Способности рисовальщика сразу же оценили ведущие иллюстрированные журналы России (не будем забывать, что век фотографии только еще начинался). Владимиров сотрудничал с «Нивой» и с «Огоньком». Репортером-баталистом видел Боксерское восстание в Китае. Видел и рисовал Русско-Японскую войну. Вернувшись в Россию, создал несколько работ, посвященных событиям 1904–1905 годов. Был на Балканской войне, и, разумеется, на Первой Мировой. Тут работал много — делал не только зарисовки с театра военных действий, но еще и открытки для журналов, и патриотические плакаты.

Владимирова печатали ⁠не только в России: его рисунки появлялись во французском ⁠«Иллюстрасьон» и в английском ⁠«График». История сотрудничества с «График» — долгая, ⁠она закончится только осенью 1918 ⁠года.

Владимиров много зарабатывал, обзавелся собственным домом, и переживать мог ⁠разве ⁠только из-за того, что коллеги не хотели относиться к нему всерьез. Модные эстеты видели в нем поденщика, а не творца.

Он хотел принять участие в одной из выставок «Мира искусства» — и его работы на выставку не взяли: слишком просто и очень уж неизысканно. Владимиров обиделся и решил сыграть со столичными снобами злую шутку. Выдумал некоего финского художника и от его имени послал свои рисунки мирискусникам. Сработало. Картинки появились на выставке, после чего Владимиров сам себя разоблачил. Поговаривают, Бенуа, который выставку организовывал, пришел в бешенство.

Орденоносец и лауреат

А потом случилась Февральская революция. Владимиров — чтобы увидеть большую историю изнутри — поступил на службу в Петроградскую милицию. Там же продолжал служить и при большевиках — в течение всего 1918-го. Ловил воришек, отгонял погромщиков от винных складов, и, разумеется, рисовал. Если внимательно разглядывать его картинки, увидим, что многие персонажи кочуют из одного сюжета в другой. Рыжеволосый боец с курносым носом, например. Это Сенька Балдин, милиционер, сослуживец Владимирова.

Дальше — выживал, как все, как мог. Работал на железной дороге, потом, поняв, видимо, что новая власть — надолго или навсегда, вступил в Ассоциацию художников революционной России (АХРР). Проскочил мимо репрессий и чисток, сделал карьеру — участвовал, например, в оформлении советских павильонов на двух Международных выставках, в Берлине и в Нью-Йорке (это ли не знак признания). Получал премии и ордена. Рисовал портреты вождей и героев Гражданской войны. Превратился в обычного советского живописца, от многих прочих не особо отличимого.

Удивительно ли, что никто о нем не помнит, а некоторые считают, что еще в Гражданскую Владимирова казнили большевики?

Тут, впрочем, нужна оговорка. Владимиров жил в Ленинграде и в блокаду остался в городе. Голодал, как все, и снова рисовал. Жуткие картинки — мертвый серый город, трупы на улицах, люди, похожие на загробные тени…

Умер в 1947-м. За несколько месяцев до смерти сдал в архив альбомы с рисунками, сделанными в годы революции. Наверное, работники архива эти альбомы пролистали. Возможно, ужаснулись. И отправили альбомы в спецхран — ждать перемен.

В СССР светлый образ художника второго ряда, воспевавшего революционные будни, так ничем и не омрачился.

Пять долларов за штуку

Специалисты, бежавшие из СССР в США и стремившиеся разобраться в отечественной истории, часто оказывались в Гуверовской башне Стэнфорда. Там — огромная библиотека, значительная часть материалов которой посвящена как раз русской смуте 1917-го. Материалы уникальные, Гувер собирал их целенаправленно, тратил на это внушительные средства, многое только там и сохранилось.

Там, в одном из залов на стенах — несколько картин. Живых, ярких, передающих ощущение кошмарного хаоса первых революционных лет. Подпись художника аккуратно заклеена, потому что художник остался в СССР, и все понимали, какие проблемы у него будут, если тайна авторства будет раскрыта.

Теперь не страшно рассказать. Автор — Владимиров.

Он — художник-репортер, оказавшись внутри этого кошмарного хаоса, он отлично понимал, насколько важно фиксировать происходящее. И он рисовал. Очень много рисовал. Озверевших солдат и матросов. Крестьян, опьяненных возможностью грабежа. «Бывших», растерянных и обреченных. Рисовал голод, рисовал смерть, рисовал крушение целого мира, который совсем еще недавно казался незыблемым.

Рисовал точно, безжалостно, так, что мы и теперь можем почувствовать себя очевидцами, глядя на его акварели.

Поначалу он продолжал сотрудничать с заграничными изданиями. Но сообразил, видимо, чем это чревато, и осенью 1918-го сотрудничество прекратил. Потом его разыскал Франк Гольдер. Родители Гольдера эмигрировали в США, но он сохранил и знание языка, и живой интерес к событиям на родине. Стал историком и оказался именно тем человеком, которого Гувер отправил собирать документы и материалы о русской революции. Гувера очень занимало, почему революция в России стала возможной. И, наверное, еще больше занимало его другое — как сделать так, чтобы в Америке революции не случилось.

А еще Гувер искренне хотел помочь жителям России, умирающим от голода. Именно под его руководством работала АРА (Американская администрация помощи). Американские благотворители везли к большевикам хлеб, мясо, сгущенку, организовывали бесплатные столовые и пункты раздачи продуктов и спасли миллионы людей.

В благодарность — клевета в советских газетах и в исторических трудах тоже. А для граждан СССР, сотрудничавших с АРА — еще и почти неизбежные репрессии. Но это не совсем наша тема сегодня, если интересно — недавно в издательстве Corpus вышла отличная книга Дугласа Смита «Российская миссия: забытая история о том, как Америка спасла Советский Союз от гибели».

Гольдер формально тоже был сотрудником АРА (и действительно занимался работой по распределению продовольствия), но также без устали собирал документы и материалы — вплоть до личных дневников, афиш, плакатов и газет, которые теперь хранятся в той самой Башне Гувера. Вывозил это все — буквально — тоннами.

Владимирова знали по публикациям в западных изданиях, разыскали, выяснили, что он продолжает рисовать. Оценили его работы — почти документальные. Купили их больше сотни — по пять долларов за штуку, а некоторые — за краски и кисти, которых в революционной России было не достать. Вывезли в Штаты, хранили, публиковали, но скрывали имя автора.

И вот только после того, как проект АРА был свернут, Владимиров перестал рисовать свои правдивые и страшные вещи. Выбрал дорогу успешного советского художника, решил выживать.

***

Можем ли мы его за это упрекнуть? Ну, наверное, всегда ведь находятся люди, мнящие себя безупречными. Мне здесь интересно другое. Вот был советский художник Владимиров, орденоносец и лауреат. Был, потом исчез, и никто про него не помнит.

Зато появился из ниоткуда другой Владимиров — безжалостный свидетель той жути, которая творилась в стране в первые годы после большевистского переворота. Сумевший показать это время так, что мы и теперь, глядя на его рисунки, можем почувствовать, будто оказались там — среди обреченных «бывших» и пьяной матросни. Стал героем интернета, вон — даже небывалую биографию ему выдумывают.

Бывает в истории такое. А на часах опять без пяти смута.

В 2017-м, в год столетия революции была большая выставка Владимирова в Музее политической истории России в Петербурге (кое-что из собрания музея, кое-что из частных коллекций). Есть каталог. Есть книга, которую написала о Владимирове его внучка, Н. Баторевич — «Всю жизнь я служил России» (Санкт-Петербург, «Дмитрий Буланин», 2013). И есть шикарный альбом, изданный в Лондоне: «Окаянные годы. Революция в России глазами художника Ивана Владимирова», Ruzhnikov Publishing, 2019). Дорогой, правда, и достать его непросто, но поверьте, оно того стоит.